В своей полувосточной обстановке Зося сегодня была необыкновенно эффектна. Одетая в простенькое летнее платье, она походила на дорогую картину, вставленную в пеструю раму бухарских ковров. Эта смесь европейского с среднеазиатским была оригинальна, и Привалов все время, пока сидел в коше, чувствовал себя не в Европе, а в Азии, в этой чудной стране поэтических грез, волшебных сказок, опьяняющих фантазий и
чудных красавиц. Даже эта пестрая смесь выцветших красок на коврах настраивала мысль поэтическим образом.
Неточные совпадения
На колеснице с ним едет, показывая его народу, прося народ принять его, говоря народу, что она покровительствует ему, женщина
чудной красоты даже среди этих
красавиц, — и преклоняясь перед ее красотою, народ отдает власть над собою Пизистрату, ее любимцу.
Пел о
красавицах чудныхС ангельской лаской в очах...
Санин приподнялся и увидал над собою такое
чудное, испуганное, возбужденное лицо, такие огромные, страшные, великолепные глаза — такую
красавицу увидал он, что сердце в нем замерло, он приник губами к тонкой пряди волос, упавшей ему на грудь, — и только мог проговорить...
Тут заговорили все разом. Розы со слезами вспоминали благословенные долины Шираза, Гиацинты — Палестину, Азалии — Америку, Лилии — Египет… Цветы собрались сюда со всех сторон света, и каждый мог рассказать так много. Больше всего цветов пришло с юга, где так много солнца и нет зимы. Как там хорошо!.. Да, вечное лето! Какие громадные деревья там растут, какие
чудные птицы, сколько
красавиц бабочек, похожих на летающие цветы, и цветов, похожих на бабочек…
Пообедав, я повез свою новорожденную сумеречную
красавицу, со всеми предосторожностями, чтобы не помрачить первородного блеска
чудных ее красок, к другу моему Панаеву.
Небо вдруг засверкало миллионами ярких звезд, и среди них особенно хороша была
красавица южного полушария — звезда Южного Креста [Не звезда, а созвездие Южного Креста. — Ред.], которая тихо лила свой нежный свет с высоты потемневшего неба и казалась задумчивой. В воздухе была прохладная нега
чудной тропической ночи.
— Мм-а-тушки! — сказала смотрительская дочь, быстро оборачивая голову. — Какая была
красавица чудная, нынче что стало? Страшно даже. Видела, видела, Аксюша?
Пробил третий звонок, раздались свистки и поезд лениво тронулся. В наших окнах промелькнули сначала кондуктор, начальник станции, потом сад,
красавица со своей
чудной, детски-лукавой улыбкой…
Красавицы, воздушные, как облако, созданные волшебством ваших гениальных поэтов, посещали меня ночью и шептали мне
чудные сказки, от которых пьянела моя голова.
— Кстати, милый мой… — говорю я ему. — Заезжал вчера ко мне один художник. Получил он от какого-то князя заказ: написать за две тысячи рублей головку типичной русской
красавицы. Просил меня поискать для него натурщицу. Хотел было я направить его к вашей жене, да постеснялся. А ваша жена как раз бы подошла! Прелестная головка! Мне чертовски обидно, что эта
чудная модель не попадается на глаза художников! Чертовски обидно!
На этом же самом диване он лежит теперь, обуреваемый страстью, и эта самая его любимая комната кажется ему пустой и мрачной, а воображение рисует ему красненький домик в тупике Сивцева Вражка и задорное лицо
красавицы, с
чудной фигурой, в мужском одеянии. Он понимает, что его дух побежден, что наступает торжество тела, что это соблазн, что это погибель, но какая-то страшная, неопреодолимая сила тянет его на этот соблазн, как мотылька на огонь, толкает его на эту погибель. И он пойдет.
Двадцативосьмилетняя
красавица, высокая ростом, стройная, прекрасно сложенная, с
чудными голубыми глазами с поволокой, с прекрасными белокурыми волосами и ослепительно белым цветом лица, чрезвычайно веселая и живая, не способная, казалось, думать о чем-то серьезном — такова была в то время цесаревна Елизавета Петровна.
— Не знал, князь, а как увидал ее, стал догадываться; в полузабытьи лежа, видел я над собой наклоненную такую же, как она,
красавицу, да подумал я тогда, что сон видел,
чудный сон, и что наяву с такой и не встретишься, ан вышло, увидать довелось живую, не виденье сонное; а я уж молил Бога, чтобы хоть оно повторилося…
Налицо были лишь два факта: первый, что князь Облонский представил новую
красавицу, никому до сих пор не известную, и второй, что эта новая
чудная звездочка была дочерью Анжель, которую до сих пор никто не считал матерью.
Перед ним и теперь восстал в ярких, живых красках образ красавицы-девушки, сестры Стоцкого Татьяны Анатольевны. Похожая на брата, но еще более женственная, полувоздушная, грациозная, она казалась каким-то неземным существом, чем-то «не от мира сего», хотя опытный физиогномист по складочкам у ее розовых губок и стальному подчас блеску ее
чудных голубых глаз далеко не признал бы ее чуждой всего земного.